С режиссером-постановщиком премьеры спектакля «АЗиЯ. В начале было слово» (по поэтическому творчеству О. Сулейменова) Диной Жумабаевой мне уже приходилось общаться - брать интервью после спектакля «Козы Корпеш и Баян Сулу». Помню, это был первый спектакль, первый опыт плотного общения с актерами Корейского театра уже известного к тому времени казахстанского режиссера, каковой является Дина. Опыт оказался настолько ценным и успешным для обеих сторон, что к сегодняшнему дню прошло уже несколько постановок Дины, сотрудничающей со многими театрами Казахстана. Однако корейский для нее стал особенно близким. Может, потому что наш театр открыт для всего нового и в последние годы находится в постоянном поиске того, что интересно зрителю. Может, потому что репертуарная политика театра в своем арсенале так стремится к общечеловеческим ценностям, учитывая национальное, родное, но не зацикливаясь на нем.
Впрочем, мы обо всем этом поговорили после премьеры настоящей Поэмы о жизни и о любви, прозвучавшей со сцены театра стихами Олжаса Омаровича Судейменова (кстати, впервые О. Сулейменов не только был переведен на корейский язык, его слово звучало со сцены на корейском) и только что переданной актерами драматического жанра в зал. Разговор наш на этот раз я решила передать практически весь. Дина – настолько открытый и собеседник, что, думаю, и тем, кто тяготеет к традиционной передаче пьесы на сцене, будет интересно.
– Дина, после того первого памятного спектакля в Корейском театре столько воды утекло. Что в вашей творческой биографии произошло нового?
– Было много интересной, даже захватывающей работы, в том числе и в Корейском театре – по Чингизу Айтматову мы поставили «Прощай, Гульсары», по творчеству Абая «Если я человеком зовусь». Было участие и победы на международных конкурсах. Много чего было! Пандемия, конечно, внесла свои коррективы. Но на мою работу она в целом не сильно повлияла. Мне удалось поработать со всеми театрами Казахстана, кроме Уральска и Павлодара. Интересная работа была с турецким частным театром «Темпо» в Анкаре. Там другой менталитет, зритель не любит, чтобы особо разжевывали, ему не нужно подавать материал в готовом виде, он любит пофилософствовать. Мне нравится экспериментировать, пробовать что-то новое, поэтому такой подход тоже по душе. В результате состоялся полезный опыт.
– Посетитель нашего театра тоже не очень-то любит, чтобы все додумывалось за него.
– Да, в последнее время это чувствуется. Сегодня, например, зритель был особенно чутким, внимательным к фразам и деталям. Такое впечатление, что ловилось каждое слово со сцены. И это приятно мне, как режиссеру, и актерам театра. На сцене, поверьте, это слышно сразу, и от восприятия зависит дальнейшая передача материала. В целом мы идем сегодня к тому, чтобы все минимизировать. Сама сцена – минимум декораций, подача направлена на то, чтобы и зритель получил пищу для размышлений.
– Но сегодня перед театрами стоит задача популяризации и классических вещей.
– Сегодняшняя поэтическая постановка к этому не имеет отношения. Хотя, думаю, современный зритель (а мы ориентируемся именно на него) готов к восприятию такого материала. У нас не было целью угодить кому-то. Мы за то, чтобы зритель мог поразмышлять сам после увиденного. И если мы задели чувства пусть не всех, а некоторых, то цель достигнута.
– Здесь ведь мы еще вместе с Олжасом Омаровичем?
– Совершенно верно. Мы не одиноки, нас ведет поэт и он сам имеет свою гражданскую позицию (помните, когда поэт возглавил антиядерное движение «Невада-Семипалатинск»), к тому же он сам в молодые годы был очень эмоционален. Он не говорит: «Я люблю!» И со сцены (просто словами, уже затертыми, он не может выразить всю полноту чувств) с уст героя срывается: «АСТ-обичан», что значит выражение глубочайших человеческих чувств.
– Но и стихи красивые, глубокие временами кажутся полными символами и тайнами, которые гадать – не разгадать.
– Стихи глубокие, но мы ставили своей задачей передать их посредством сцены, чтобы мороз по коже и чтобы наш зритель был буквально взбудоражен и потрясен… Пришла идея начать, с поиска Слова. И наши герои судорожно ищут это слово как смысл самой жизни. Потом загорается дом как смысл всего, как символ…
– И музыка! Удивительно крепкое вступление!
– Я не стала изощряться. Классическая музыка в поддержку поэзии Сулейменова. Человек. Я – есмь человек. А человек – это сгусток эмоций. Человек – это любовь, это много других эмоций и боль – для того, чтобы ощущать себя живым.
– Это катарсис, наверное… Но обошлись вы без казахского национального, без костюмов, без музыки, взяв даже вступлением «Молитву» на еврейском языке.
– В этой постановке речь идет об общечеловеческих ценностях. И поэт Олжас Сулейменов – достояние мира. Когда он встал на защиту родной земли от ядерных взрывов своим действием и словом, призвав мир взяться за ум, он возвысился над проблемой в рамках одной страны, одной нации, сказав всем, что Земля – наш общий дом и мы все одинаково должны беречь хрупкий мир в нашем доме. У каждой нации есть плюсы и минусы. Надо говорить о человеческом, об общенациональном. Мы предлагаем задуматься об этом. Трагедия Семипалатинского полигона – общечеловеческая беда, и это произошло в Азии – вот код, квинтэссенция спектакля.
– Тот, кто не понял вашей основной мысли, говорит примерно так: «Не перескажешь, вернувшись домой из театра, этого сюжета».
– А стихи вообще можно пересказать? Вот и спектакль наш – это как поэзия, музыка. Его прочувствовать надо. А для этого нужно самому посмотреть спектакль. Когда мы его еще готовили, тоже встали перед проблемой – как передать всю эту мощь поэзии и глубинную суть поэта, который всю жизнь вынашивает в себе эти мысли, эту истину. Поэтому, если начать рассказывать, то, пожалуй, с личности самого поэта. Посудите сами, основная идея постановки – человек и социум, человек и его мысли, человек и его боль, человек и любовь. Все это есть в поэзии Олжаса Сулейменова. Это не пьеса в действиях. Это размышление. Мы соединили стихи, музыку, движения и обратили это к поискам самого себя. От этой идеи был привлечен на раскрытие темы и монолог Гамлета в финале…Олжаса Омаровича я ставлю на один пьедестал с таким великим писателем, как Чингиз Айтматов. Энергия, мужское благородство, чистота. Оба они были чиновниками, при этом остались людьми, искренне болеющими за судьбы своих народов, и остались с народом. Сулейменов часто говорит: «Со мною всегда мой народ».
– Человек и человечность. Эта тема, мне кажется, по-новому звучит в спектакле.
– Мы живем в жестокое время. Быть человеком и оставаться при этом человечным сложно... И еще такой момент – нас окружает много людей, а просто человека открытого, искреннего, доброго, даже просто человека-собеседника найти сегодня трудно. Хладнокровность ожесточает. Я в своих постановках стараюсь возвращать этого человека, страдающего от разлуки, потери, стремящегося познать мир, ощутить чистоту своих истоков… Мы настолько закрытыми стали сегодня, настолько боящимися собственных эмоций. Но они у нас есть, потому что мы люди, и это естественно.
– А вы оголяете порывы чувств, концентрируете внимание на том, что чувствует человек, показывая на экране крупным планом лицо героя и героини.
– Именно. Вот здесь мы с актерами и постарались задержать внимание на эмоциях, которые присущи лишь человеку.
– Образ волчицы тоже к этому?
– Это уже о том, что, ожесточаясь, мы хуже волков становимся. Я решила не изображать волков, а через символику, жест, взгляд показать эту нестерпимую, бесчеловечную жестокость. Это все о том, что может чувствовать живой человек с большим сердцем, оказавшись втянутым в эту жуть. Выход в зал главных героев – есть обращение к залу, к народу.
– Финал более чем убедителен. А задача самого театра? В чем в данном случае состоит она по большому счету?
– Театр не учит жизни, но мы должны дать надежду на жизнь... А эта надежда, что нас поняли в зале и в этот час прочувствовали то, что старались изо всех сил передать мы вместе с Олжасом Омаровичем и с актерами Корейского театра.
– А знаки, которыми говорят актеры. Что это за знаки, Дина?
– Здесь все просто. Мы исходили из языка жестов. Для этого на репетиции приглашали глухонемого, он показал, как между собою говорят люди, обходясь без языка. Мне подумалось, что во время поиска слов человек говорил не звучащим словом, а вот таким образно передаваемым – слово он показывал. Многое потом по ходу репетиций пришло и логично выстроилось – в том числе черно-красные цвета одежд и накидок.
– Мне кажется, что в Корейском театре вы – давно уже свой человек. Как вам здесь работается?
– Мне здесь очень комфортно. И директор театра Любовь Августовна Ни, и художественный руководитель Елена Викторовна Ким очень доброжелательны, они доверяют мне и дают ход моим идеям. С актерами театра работать одно удовольствие. Понимают меня сразу. Я – режиссер малоговорящий, и очень люблю, когда что-то свое предлагают, не спрашивают, а пробуют. Актер ведь – не марионетка, он тоже в образ вживается и часто лучше знает своего героя, даже порою лучше самого режиссера, потому что думает об этом образе, о том, как его убедительно раскрыть. Я задачу ставлю, они предлагают свое решение. Наталья Ли очень пластична, Анна Цой, Константин Пак, Родион Тен – замечательные актеры. Помимо удовольствия от работы, многому по части корейской ментальности, гармонии я училась и продолжаю учиться у актеров Корейского театра. К восприятию любых моих мыслей, иногда сумбурных, они всегда готовы. Я здесь духовно себя обогащаю. Эти барабаны мне близки и уже понятны, безумно люблю традиционные танцы – это ярко, празднично и красиво. У нас ведь жизнь не такая, а тут – праздник! И самое главное из того, что я очень ценю в нашем сотрудничестве, – диалог. С актерами театра поговорить можно. Закончились репетиции – мы не торопимся, мы все еще пьем чай, обсуждаем работу. Я – человек творческий. Бывает, что посетят иногда идеи и среди ночи. Однажды так было. Звоню Ане, а оказалось, что уже в три ночи. Ответила как ни в чем не бывало. Актерская у них – центр театра. Здесь все вместе собираются, перекусывают, про жизнь говорят. Эта атмосфера помогает в работе. В общем, здесь тепло, как дома.
– Вы сейчас параллельно работает и с другими театрами?
– С казахским ТЮЗом. Там по пьесе Гарсиа Лорки я поставила «Кровавую свадьбу». Девять месяцев готовили пьесу. Тяжело шла.
– Прямо, как ребенка выносили!
– Все время переделывала. Утром все нравится, к утру следующего дня все плохо. Наконец-то все легло, все состоялось. Раньше не могла понять, почему одна вещь идет гладко, другая с трудом, одна получается, а другая даже при большей затрате сил на грани провала. С опытом убеждаюсь, здесь все дело в энергии драматурга, даже если его уже давно нет в живых. Он «выбирает» режиссера. Или, может, еще не подойти время для того, чтобы ты взялся за пьесу. Он даже может «наказать» тебя, если сам не поймешь и не расслышишь. Честно скажу, такой горький опыт у меня был, когда ставила «Томирис» для Семипалатинского театра. Не получилось «договориться» с драматургом. А вот «Мона» Брегитты Швайгер для Лермонтовского театра (очень жесткая вещь) на фестивалях была несколько раз и всюду находила отклик в сердцах зрителей.
– Есть драматурги, за пьесы которых хотели взяться, но не решаетесь?
– Антон Павлович Чехов. Он – один из гениальных драматургов и писателей. Помню, я отступила. В одном театре «Три сестры» планировали поставить, пригласили меня. Посмотрела я на труппу, на себя и поняла, что ни я, ни они к работе такой не готовы. И я отказалась от этой идеи. Сложность чеховских пьес еще и в том, что там русский характер, психологически тонкая вещь. Это не театр-представление, не театр масок… Например, как начинается пьеса? Именины Ирины, смерть отца, две сестры не замужем, Андрей банкрот. И вот слова Ольги: «Год назад…». Уже в этом столько всего нужно сразу понять, да еще на уровне какой-то подсознательности!
– Может ли режиссер спасти среднюю игру актера и наоборот?
– Может. Только на первый план сегодня выходит режиссура. Сейчас идет спектакль, например, «Война и мир», там минимальная декорация, пять часов он идет с тремя антрактами. Смотрела спектакль литовского режиссера «Идиот» продолжительностью в шесть часов. Казалось бы, уснуть можно! Но там не замечаешь, как бежит время. Актеры – гиганты! Зрители выходят – разговаривать друг с другом не могут – тихо…
– А у нас как с актерами в Казахстане?
– Скажу честно, у нас много просто хороших актеров, но с гениальностью плохо – фундамент слабый. Понимаете, те, которые должны бы сегодня преподавать, уже ушли. Поэтому знания у выпускников театральных учебных заведений слабые. А откуда им взяться? Зато амбиции – все рвутся Ромео и Джульетту играть. Получиться что-то может из думающих актеров, способных анализировать. Они есть, но почему-то проходят, увы, мимо театров.
– Интересно, есть в ваших мечтах что-то корейское поставить?
– Конечно. Не буду раскрывать тайн. Сейчас у нас готовится спектакль японского драматурга. А там дальше посмотрим, может, и с корейским повезет «договориться». Там ведь тоже столько подводных течений! Восточная философия требует огромной работы над собой, восток, как говорится, дело тонкое.
– Там тоже без национальных костюмов?
– Пока ничего не могу сказать. Я люблю обезнационаливать. Характер, он должен быть виден в более важных вещах. К тому же да ментальность, да особенность. Но мы все – мужчины и женщины, например. Национальное играть на сцене – дело сегодня неблагодарное. Русские никогда не сыграют чисто казахскую вещь и, наоборот, корейцы – немецкую, например, и так далее. Нужно брать другим, и таких интересных постановок сегодня много. В любом случае, когда берешься за сложнейший материал, напрямую связанный с душою народа, понимаешь очень быстро – либо Бог посещает, либо нет. Сценический – самый открытый к небу портал,
– Тогда вы – счастливый человек, Дина!
– Спасибо, я тоже так считаю.
Тамара ТИН