В этой статье я кратко рассмотрю современную идентичность коре сарам и феномен смерти «большой родины», а также перспективы самоанализа нашей уникальной культуры в контексте развития молодых независимых государств. Во имя краткости и доступности выпускаемых публикаций я разделил основную идею на четыре маленькие статьи. Очерченные в этом выпуске тезисы подлежат углублению в последующих публикациях и будут разобраны в деталях отдельно.
Недоумению людей дальнего зарубежья нет предела всякий раз, когда я рассказываю, кто я и откуда. У них не выстраивается логическая цепочка, когда объясняю, что я наполовину кореец, родился и живу в Казахстане, при этом говорю на русском. Много лет я не понимал эту долю абсурдности, пока за прошедшие пять лет не осознал, насколько я далек от корейских корней. Наступил кризис идентичности, когда стало невозможно отнести себя к какой-либо этнической группе. Изучения корейской истории, культуры и традиций, к сожалению, было недостаточно.
Вопрос самоидентичности отличных народностей, проживающих в рамках отдельных независимых государств, давно стоит ребром, но ввиду хаоса современной геополитики становится актуальным как никогда. Вопрос этот основывается на простой нужде индивида примыкать к группе схожих, но в случае с коре сарам нахождение такой этнической «братской» группы становится непростым. С кем отождествлять себя корейцам, родившимся в n-ом поколении вне Корейского полуострова? С такими же коре сарам или корейцами США и Европы? Или с жителями «большой родины» Кореи? Если так, то какая из двух современных Корей «больше»? Безусловно, ни с одной из них воссоединиться невозможно – ни духовно, ни культурно. Более того, в этом нет смысла, потому что, на мой взгляд, для коре сарам «большая родина» мертва. Почему? Доводов множество, но тут очерчу фундаментальный – фрагментация коллективной памяти корейцев. За 160 лет с момента первых переселений корейцев произошли такие ключевые события, как русская революция, японская оккупация, сталинская депортация и разделение Кореи. Корейцы, оказавшиеся в разных местах во время этих событий, были подвергнуты совершенно разным опытам и травмам, что и содействовало фрагментации коллективного опыта. Грубо говоря, корейцы в разных точках земли уже не могут «понимать» и соотносить себя с переживаниями друг друга: исторический опыт репрессированного Сталиным корейца значительно разнится с опытом корейца, пережившего Великую депрессию.
Есть и более очевидные симптомы смерти «большой родины»: деформация и потеря языка, репрессия традиций и обрядов, ослабление значимости празднеств и фольклора, а также деформация национальной кухни. Многое из перечисленного – следствие советской политики уравнивания и насильственного переселения, и синтетический характер таких метаморфоз непременно стоит держать в уме при последующем антропологическом анализе.
Итак, ключевые узлы, соединявшие корейцев с тогда ещё живой «большой родиной», нынче утеряны. И сегодня нет той единой Кореи, к которой могли бы вернуться уходившие 160 лет назад – полуостров разбит враждующими интересами. Быть же духовно связанным просто с землей того региона практически невозможно, особенно для тех, кто никогда там не побывает. «Большая родина» мертва, но вместе с ней умерла и культурно-историческая иерархия. То есть для коре сарам сегодня нет ничего «больше», чем то, что уже есть. И это – начало уникальной самоидентичности коре сарам. С исчезновением такой иерархии пропадают гегемония культур и абстрактная идея сингулярной «настоящей» корейской культуры – у корневища пропадает стержень. Тогда корневище коре сарам превращается в ризому. Она подразумевает децентрализованную систему корневой связи без единого стержня, где отдельные части при том четко взаимосвязаны. То есть это гомогенная модель взаимосвязей, где каждое понятие целостно само по себе и свободно от любой иерархии – корневища привязаны друг к другу, а не к общему стержню.
Итак у коре сарам больше нет стержня в виде метафизической «большой родины». Его отсутствие является кризисом идентичности, покуда мы определяем себя в сравнении и отношении к другим группам и архаичным традициям. В ризоматической же связи, в которой ни одна культура не стоит выше и не является основной, ликвидируется сама возможность самоопределения посредством сопоставления. А что касается перспектив? Лучшей для коре сарам мне представляется перспектива развития самоидентичности обоюдно с идентичностью молодых независимых наций. Это не зов отречься от сохранившихся традиций, не зов коммерциализировать свою идентичность для рынка, не зов быть поглощенными культурой страны проживания, но и не зов сепаратистского сопротивления. Это зов к установлению тонкого баланса настоящей ризоматической связи с другими корейскими культурами и культурами стран проживания. И чтобы поддержать такой баланс необходимо переосмыслить и интегрировать пережитые уникальные травмы и опыты в современную данность. Но об этом в следующих материалах.
Сейчас лишь добавлю, что эта сопутствующая внутренняя потерянность любого коре сарам есть естественный побочный симптом, возвещающий важный переходный момент в коллективном самосознании. Это осознание и открывает новые почвы для последующего культивирования яркой самоидентичности, и сегодня каждому коре сарам представляется лучшая возможность внести свою уникальную лепту в этот сложный чарующий процесс.
Ален ЛИ