Надежда Максимовна Тен (в трудовой книжке Григорьевна) делала салаты и стояла на Зелёном базаре в Алматы с 1983 по 2000 год. Во второй половине 80-х, чтобы оформить пенсию, она со своим мужем Петром работала в 39-м почтовом отделении. В том районе около аэропорта в частном секторе жило немало корейцев. Предположу, что родители Раисы, чей рассказ вы прочтёте ниже, могли разносить и нашу корейскую газету, которая в те годы называлась ещё «Ленин кичи».
– Мама с папой удочерили меня в 1981 году. У мамы не было своих детей, наверное, поэтому, когда ей было 49, как мне сейчас, она пошла в детдом и нашла меня. Мне было пять. Её все отговаривали, но она с папиного благословения забрала меня. Два года подряд мы ездили сажать арбузы и дыни. Отец был агрономом.
1983-м году, когда пора было идти в школу, мама сказала папе, что ездить в поле больше не будет, и вышла на Зелёный базар. Вышла только с одним салатом – фунчозой – и продавала из-под полы. Папа сделал специальное оборудование, по-корейски куксипунтури. С детства я схватывала их язык и корёмар хорошо понимала. Помню, как мы с мамой делали лапшу. Она замешивала тесто из картофельного крахмала. С помощью куксипунтури давила лапшу, которая потом попадала в чан с водой. Если вода была очень горячей, то лапша становилась слишком тугой. Опуская локоть в воду, мама проверяла так температуру, если надо, добавляла холодной воды. Я это хорошо помню, я ей помогала. Один раз нас с мамой поймали. Было лето. Я такой визг подняла, что один интеллигентный мужчина, что-то сказал сотруднику и тот нас отпустил. Вывел на улицу Пастера (ныне Макатаева) и предупредил: «Больше не заходи». А мы с мамой обошли рынок по Пушкина, снова зашли и быстренько всё продали. Тогда уже слух пошёл, что у Нади есть вкусная фунчоза. Потом, где-то через два-три месяца, мама подружилась с бабой Аней, она есть, по-моему, на фотографии. И та выделила ей немного места – мама встала уже за прилавок на самом козырном месте у входа. Это был 1983 год. Мама торговала тремя самыми ходовыми салатами: чимчи из белокачанной капусты, морковью-ча и салатом из редьки с болгарским перцем. Когда разрешили, наконец, продавать фунчозу – она уходила быстро, как морковь-ча и чимчи. Через год папа перестал ездить на бахчу и стал помогать маме. Он был рукастым, и многие, которые с базара, просили его сделать шинковку для моркови-ча.
Папа построил во дворе большой погреб в человеческий рост для хранения овощей. Осенью закупал около трёх тонн капусты и около двух-трёх тонн красной моркови. Цвет имел большое значение.
Днём папа чистил морковку, шинковал её. Я, когда возвращалась со школы, чистила чеснок и лук. Мама приезжала с базара в 8 часов вечера, калила масло, добавляла лук и заправляла все салаты. Пока перемывали все подносы, чашки и вёдра, было уже около 10 ночи. Я не помню, чтобы мама с папой отдыхали, куда-нибудь уезжали в отпуск. Труд был каждодневный, тяжёлый. Но корейские салаты приносили хорошие доходы. Отец содержал своих детей от первого брака, наш дом и участок облагородили, машину купили. В тяжёлые 90-е у нас всегда были продукты, вкусное сливочное масло, молоко, конфеты на Новый год. Холодильник всегда был забит.
За день до экзаменов в университет на корейское отделение папа заставил меня выучить стихотворение на корейском языке. Помню только одну строчку: «Вондоне ирымын Комсомольский сад...»
Владимир ХАН