31 мая Казахстан будет отмечать День памяти жертв политических репрессий – день памяти невинно погибших в эпоху сталинского режима от голода и массовых репрессий во время гонений и насильственной депортации безвинных людей. С 1997 года мы все пристальнее вглядываемся в свое прошлое, в далекие 30-е годы прошлого столетия, в лица своих стариков. Узнавая из документов истории из скупых рассказов тех, кому сегодня уже за 90, мы не можем смириться с той несправедливостью по отношению к Человеку, с той жестокой реальностью, перед которой суждено было предстать нашим дедам и прадедам, с нашим собственным незнанием многих трагических страниц и истории своей собственной семьи и истории своего народа с ее героями. А каковы масштабы трагедий! За годы репрессий только в созданные на территории Казахстана лагеря было сослано больше 5 миллионов человек – четвертая часть населения всей страны. В самом Казахстане с 1921 по 1954 годы было осуждено 100 тысяч человек, 25 тысяч из них были расстреляны. Сегодняшнее поколение народа Казахстана, которое состоит из представителей более 120 национальностей, не должно забывать тех дней, мы все несем нравственный долг перед прошлыми поколениями. Ради того, чтобы не повторились Карлаг, Алжир, Степлаг, депортации народов, мы должны помнить тот трагический Казахстан, который сейчас, с уходом в историю тех трагических лет, историки называют тюрьмой народов. Мы знаем и хотим знать свободный Казахстан, в котором народ живет, развивая свою культуру, делая вклад в общее дело созидания своей страны, в которой каждый гражданин имеет право на счастье.
Как раз накануне 31 мая к нам в редакцию пришла со своим сборником статей «Живая память» на тему памяти – коллективной и индивидуальной - культуролог Александра Цай.
– Меня, как и многих представителей поколения, которое родилось и выросло уже в свободном Казахстане, когда и учиться можно, где хочешь, и дело выбрать то, к которому у тебя лежит душа, волнует наше прошлое, – сказала она. – Мы в долгу перед ним, мы должны свято чтить память тех, кто не долюбил, не дожил, кто мог бы, как мы, наслаждаться жизнью, но его невинно обвинили, расстреляли, не оставив родным даже холма от могилы… Однако сборник материалов, собранных по воспоминаниям живых свидетелей тех лет, по материалам художников, фотографов, ученых, философов, направлена не на то, чтобы исполнить долг перед жертвами режима, он издан ради того, чтобы по возможности осмыслить некоторые факты, чтобы избежать повторения ошибок в будущем.
В книге большая часть - «Между забвением и памятью» - посвящена депортации корейцев и построена на воспоминаниях тех, кто был детьми и пережил ужас того времени, будучи ребенком.
Зинаида Огай:
– Что я могу помнить, мне было три года. Помню, что попали мы в поселение под Петропавловском. Помню, это была уже зима, было очень холодно. Помню, как через несколько лет ходили в город, в школу пешком, покупали с сестрой конфеты–ранетки. Какие вкусные они были! Шли назад и их жевали, дурачились.
Герасим Шегай:
– В 1937 году мне было три года, мало что запомнил. Поезд? Ну да, долго ехали. Помню, что останавливались на станциях, иногда подолгу стояли, но там, где останавливался поезд, всегда была теплая вода. Мы выбегали из вагонов и жадно ее пили. Не помню, может даже это был чай.
Юрий Ким:
– Это было числа 10 сентября. Хороший солнечный день был. Мне тогда было лет 9, старшей сестре 16 и еще два брата было… Отец сказал, чтобы мы собирались, и уехал помочь деду с бабушкой собраться. Пришли сослуживцы отца, они все вещи сложили в кучу, дали нам много сухарей в дорогу. На сборы дали нам всего сутки. Мама собрала все необходимые вещи, погрузили их на машину и поехали на железнодорожную станцию. Там было очень много людей. Мы ждали отца, а его все не было. Мы сидели с вещами, а отца все не было. Мать не знала, что делать. Помню, все кинулись в вагоны, по головам лезли. Мы целый день прождали отца, и только к вечеру он появился вместе с родителями – моими дедушкой и бабушкой и со своим младшим братом. Дед наш очень был образованным. За свою жизнь его дважды раскулачивали. Во время коллективизации жил в Посьете, в селе он считался одним из грамотнейших людей, был купцом, как мне мама рассказывала. У него одного в селе была оцинкованная крыша, у остальных – соломенные. И его раскулачили и выслали в Тигровку. Там его несколько раз пытались вытянуть в колхоз, но он не пошел, остался на хуторе, занимался огородом, завел свиней, кур. Хозяйство у него было огромное, и он во второй раз вынужден был все оставить, взять документы и ехать в Казахстан. Обещали, что все хозяйство восстановят, но никакой компенсации не было. Ехали мы в товарняке почти два месяца – с первой половины сентября до начала ноября.
Как рассказывают, многих людей прямо в степь из вагонов выгоняли. Нас встретили лучше. Высадили на станции «Сортировка» в Караганде. Потом нас привезли в огромный холодный клуб совхоза имени Свердлова и начали распределять по разным хозяйствам. Был ноябрь, снег уже лежал. Семье нашей еще повезло. Отец был грамотным и его взяли в этот же совхоз бухгалтером. А нам, (в семье было 11 человек), дали одну комнату прямо в клубе. Так мы и остались в Казахстане.
Михаил Гвак:
– Мои родители долго чувствовали себя преступниками, которых, как животных, везли в товарных вагонах. Поэтому вместе с физическими страданиями они испытывали душевные муки – они никак не могли понять, за что с ними так поступили, за что наказали. А наказание было суровым. Сознание людей одолевал страх перед неизвестностью, люди были заточены в замкнутом пространстве товарных вагонов, где было тесно, грязно, темно. Спали на циновках; чтобы как-то обособиться, семьи делали перегородки в виде занавесок из ткани. Еды было мало. Мы ели сухари и тяй, намазывали его, как масло, на хлеб. Многие заболевали в пути. Особенно тяжело было маленьким детям и пожилым людям. Точное число погибших во время переезда до сих пор никто назвать не может. Называются цифры от 25 тысяч человек и больше. Умерших зачастую хоронили прямо вдоль железнодорожной насыпи. Безымянные бугорки земли и каменные холмы по дороге с Дальнего Востока в Среднюю Азию до сих пор остались по месту следования тех эшелонов. Это молчаливые свидетели переселения народов.
Как известно, долгие годы о многих фактах, связанных с депортацией, говорить запрещалось, даже имена известных людей, которые были осуждены ни за что и даже расстреляны – тоже ни за что, старались произносить реже. И в этом тоже была трагедия. Родители, когда выживание в новых условиях требовало забвения, не могли поведать своим детям о том, что творится в их душах, им было сложно рассказать о славном прошлом их отцов и дедов, о том, что их родные «враги народа» до самоотречения любили свои семьи и своих детей. Лишь после 90-х годов стали появляться статьи, аналитические материалы о трагедии огромного масштаба. Признания ошибок, конечно, не могут привести к их исправлению. И даже, как считает куратор монографии «Живая память» Александра Цай, сегодня с признанием ошибок, жертвами которых стали миллионы искалеченных судеб, не было покаяния и его, скорее всего, не будет. Только в 1993 году был принят Закон «О реабилитации жертв массовых политических репрессий». Лишь с этого времени мы начали, нам дозволено было узнавать о некоторых страшных подробностях 30-х годов, о деталях тех горьких лет. Их, конечно, мало, но и они дают нам представление о пережитом.
Однако ценность монографии в том, что авторы ищут ответы уже на другие вопросы, связанные с памятью. И эти вопросы очень непростые, так как связаны с такими понятиями, как коллективная память. То есть, сегодня важно не только констатировать факты. Важно прийти к пониманию того, какое значение коллективный травматический опыт имеет для людей, понять, смогла ли зарубцеваться историческая травма или ее последствия еще остались, и каковы эти последствия, в чем они проявляются, есть ли понятие «генетическая память» и другие вопросы, связанные с тем, как с этой памятью жить дальше. Требуется осмысление своего прошлого. Поэтому так важен тот факт, что есть в году дата 31 мая, когда мы обращаем пристальное внимание к событиям тех дней, которые останутся в нашей памяти, с нами, пока мы помним, пока мы живы.
И остановить рассуждения на тему коллективной памяти (именно остановить, потому что поговорить еще есть много о чем), поднятой в монографии «Живая память» хочу словами ее куратора Александры Цай:
– Современный Казахстан – пространство исторической травмы и пространство памяти. Коллективная память об исторических травмах живет в физическом пространстве в виде мемориалов, таких, как мемориал погибшим корейским переселенцам 1937-1938 годов, в виде музеев узницам АЛЖИРа, музея Карлага, которые находятся на местах бывших лагерей, в сознательной и бессознательной жизни общества.
Будем помнить – тем более, что в трудные моменты воспоминаний иногда на вопрос о том, лечит ли время, хочется дать отрицательный ответ: нет, не лечит…
Тамара ТИН